• Zero tolerance mode in effect!

Подсолнухи

Каждый раз, когда вижу фотографию подсолнечного поля под синим небом, испытываю чувство, что это грёбаный гламурный лубок, абсолютно не настоящий и не реальный.

sunflower.jpg


Подсолнухи — они не такие.

Они — это висящие вниз пожухлые головки, которые пулемётной очередью колотятся по броне несущегося БТР — бам-бам-бам-бам…

Это летящие из-под траков «мишки» клубы рыжей донбасской пыли и гари от движка с давленой семечкой, отчего внутри брони на губах невыносимый вкус и запах. Те, кто сверху брони, превращаются в пыльные фигуры с коричнево-чёрными лицами и белыми глазами. Ты смотришь сквозь «очко» прицела и открытую «ресничку» у водилы на задницу «мишки» в пятнадцати метрах, летающие головки подсолнухов и думаешь: «Мать его, как там ребята сверху?».

Стадо бронетехники несётся испуганными антилопами, выворачивая и измочаливая стебли. Пыль, чад движков, раздавленные подсолнухи, ожидание накрытия и полное непонимание, где мы, куда все ломанулись и какая задача.

Это беготня вдоль подсолнечного поля в сумерках.

Когда бежишь пыхтя, обвешанный железом, слушаешь выходы и начинаешь считать: «Раз, два, три, ЛОЖИСЬ!!!». Лёжа вслушиваешься в нарастающий свист и вспоминаешь всех богов, о которых знал и читал. «Только бы мимо, мимо, мимо. Помогите, чтобы мимо… МИМО!!!»

Приходы, как в красивом кино, падают рядом, метрах в пяти-семи, медленно разбрызгивая искры и воняя тротилом. Сухие стебли, срезанные осколками, шуршат, падая на землю, а рядом, неторопливо жужжа как диковинные шмели, падают мелкие осколочки. Подрываешься на ноги, орёшь: «ПОШЛИ!!!». И снова бежишь, задыхаясь от двух ремней «мух» на шее.

Материшь подсолнухи за то, что цепляются за ноги, и благодаришь за то, что не горят, как сухая трава метров за пятьдесят впереди, глядя на которую думаешь: «Бл*дь, как это проскочить?». И вторая мысль: «Как не влом этой еб***й суке переносить огонь уже метров восемьсот по тройке бегающих оленей? Темно же, как он видит и когда уже отстанет?».

Потом засекаешь лёгкое жужжание в воздухе, и, уже лёжа на краю посадки, мелькает мысль: «А если поссать — будет для тепляка на беспилотнике похоже на лужу крови?». Гыгыкая про себя, поворачиваешься на бок и ссышь — эй, оператор, харе, видишь, из меня кровь течёт струйкой. Олени, бежавшие рядом, ломятся со страшной силой дальше — не догнать. Радуешься, что тепляк у тебя, решаешь идти обратно — может, кто найдётся из своих; да и из БТР можно вытащить волонтёрских ништяков, если не сгорели. И стоит за плечом липкий противный страх — только бы не остаться одному, только бы не попасть в плен.

Подсолнухи — это изломанные серые стебли на чёрном фоне в тепляке, между которыми лежат светлые пятна, некоторые темнее — остывают, некоторые светлые — эти ещё живы. И ты ходишь от пятна к пятну среди серых шуршащих стеблей с такой же серой блямбой наверху и смотришь, чего там у пятен:

– Живой? Не ранен?

– Да нет, живот болит.

– Вставай, пошли.

– Не пойду, живот болит.

Идёшь дальше. Те пятна, что потемнее, лежат тихо, не беспокоятся. Хуже, когда светлое пятно бьётся вверх-вниз, вправо-влево, пытается вскочить, хрипит. Пытаешься подсветить себе окуляром тепляка, потом, плюнув на осторожность, светишь красным фонариком, видишь выбитый глаз, разорванную грудь, откуда с хрипом идёт воздух. На автомате отбираешь налбуфин у идущего рядом, у него оказывается целая пачка, колешь налбуфин, ещё налбуфина; просишь прощения, это для того, кто рядом смотрит, — всё равно потом будет настороженно к тебе относиться; тот, кто бьётся, уже не понимает, у самого в голове пустота, отупение, так надо.

ukraine17-Copy.jpg


Идёшь дальше, среди этих грёбаных серых подсолнухов и полной темноты. Впереди зарево — вылетают трассера, красные и зелёные сигналки из горящих машин, глухо бухает БК. Иногда вдоль поля подсолнухов навстречу идут толпы тёплых фигур, единицы из которых поворачивают назад, собрать раненых, б/к, воду, еду. Тепляк начинает глючить, он показывает то серые подсолнухи на чёрном фоне, то чёрные на сером, изображение дрожит, моргает и отрубается. Хорошо, что зарево уже рядом и можно разглядеть и без тепляка.

Это раненый на носилках, которые не хотят нести отупевшие, тихие, серые фигуры, воняющие страхом и потом. Материшься, хватаешь носилки с одной стороны сам, фигуры оживают, подхватываются, тоже бурчат: «Да чего ты сам схватился?», — забирают один автомат и одну «муху». Тащишься вдоль подсолнечного поля, смотришь на сереющее небо: быстрее бы — маловато времени. Только бы отойти дальше, только бы дозор не нарвался, только бы раненый в ногу с ребятами, поддерживающими его, не отстал. Краткое совещание, куда идти дальше, темно хоть глаз выколи, зарево горящей колонны сзади, фонарь населёнки справа, а вокруг угадываются подсолнухи. Заметание следов на дороге, маскировка места схода в посадку, попытка поспать на броннике, фиг там — трясёт, как в лихорадке. Осмотр и перевязка раненых, закапывание документов о личном составе, бывших у убитого офицера. Рюкзак, штаны, китель и «муха» воняют и покрыты кровью, рядом опять поля подсолнухов. Чистые штаны и футболка из разорванного осколками рюкзака убитого, остатки воды из двух фляжек на пятнадцать человек, гематоген и сухофрукты раненым.

Утром крадёшься между посадкой и низкорослыми подсолнечниками высотой максимум по пояс, ищешь дозорного с тепляком. Его нет, похоже, свалил. Двигаешься с товарищем вдоль подсолнечника к ближайшей населёнке, поглядеть, что там, кто там, найти воды и помощь для раненых. Радуешься, когда видишь свой флаг над высоким зданием вдалеке, и огорчаешься, узнав от местных, что нет уже никого и скоро тут будут чужие. Выход к людям и населёнке, взяв в руки две эфки — чтобы наверняка — это тоже подсолнечное поле.

Это фигурка вдалеке, бредущая по подсолнечному полю. Хлопок и резкий свист, взлетающие огоньки сигналки, секунды через три глухой взрыв — растяжка. Фигура падает и больше не поднимается, а по полю начинает работать миномёт. И больше никто не идёт, только прогалины в покошенном взрывами подсолнечнике. Через время на таком же поле остервенело вгрызаетесь в землю одной малой сапёрной лопаткой и руками, стараясь меньше качать стебли с повисшими головами, копаете одну щель для всех. Материте того, кто решил профилактически обработать поле стодвадцатыми, а в глубине мозгов червяк сомнения: может, это последствия попытки выйти на связь?

Подсолнечник — это бесконечные подсохшие и пожухлые поля, вдоль которых мотаешь вначале на старом «пазике», потом на «таблетке». В «пазике» людей битком, все грязные, пыльные, небритые, отупевшие, часть из них перепуганы до крайней степени. На водиле — броник, каска; на дверях — броник; вдоль бортов — броники. Ты на капоте возле водилы без броника и каски, зато с найденным подствольником и десятком вогов, напряжённо ждёшь и вглядываешься в посадки в надежде увидеть до того, как оттуда прилетит. Автобус несётся. Ты ждёшь и ждёшь, и только увидев блокпост с жовто-блакитным немного выдыхаешь.

Потом носишься вдоль того же подсолнечника на медицинской «таблетке», чудом оставшейся целой в сгоревшей колонне, на которой с утра толстяк вывез оставшихся раненых. Толстяк за рулём влил в себя бутылку водки, но совершенно трезв. Рядом совершенно трезвый, а точнее протрезвевший насухо после пары ночей офицер — он пил всю дорогу сюда, но с этого момента трезв уже до конца службы. А сзади в просторном и пустом салоне рядом с носилками, заваленными вогами и магазинами, ты вольготно крутишься, выбирая сектор обстрела и жопой чувствуя, что если влипнем, то хрен выживешь. И вы шаритесь вдоль подсолнечных полей, пытаясь найти тех, кто ещё вышел от сожжённой колонны и связался по телефону.

565.jpg


Встречаете гламурных разведчиков десантуры, которые, сообщив о чужих танках впереди, спрашивают, сколько у вас «мух». И узнав, что одна, суют ещё пару невиданных до этого двадцатьшестых и едут по своим делам дальше. После, проезжая мимо такого же низкорослого и чахлого подсолнечника, отвлекаясь на сектор сзади, понимаешь, что машина странно тормозит, и как-то тихо поворачиваешь голову, видишь напряжённых товарищей спереди, людей без знаков различия поодаль и дуло, как тоннель, смотрящее прямо на «таблетку». Мыслей нет нихрена; врут, жизнь не проносится — одни рефлексы. Снять тихонько с предохранителя, попробовать приоткрыть заднюю дверь, прикинуть расстояние до посадки. Вроде рядом, могу успеть.

Потом опять, как и раньше, и много раз в будущем, немного выдыхаешь — вроде свои по поведению, и обмундирование из разряда форма номер восемь «что сп****ли, то и носим». Точно свои. Пара дынь и арбузик присоединяются к натюрморту из «мух», гранат, вогов, магазинов.

Ещё метров пятьсот вдоль чахлых подсолнечных полей. Браво шагает дядька с РПК на плече, старый совковый подсумок, потный грязный «дубок», грязнущий продранный бронежилет.

– Кто, какая бригада?

– …ая.

– Садись, свои.

Дядька плачет, радуется, матерится, рассказывает всю историю своей жизни, своей семьи, как ушёл вчера от своих пехотинцев, впавших в истерику, как увидел саушку с нашим флагом и попёрся следом напрямик через поля, и т.д.

Едем по пыльным дорогам вдоль зеленовато-желтовато-коричневых подсолнечников и жрём дыню.

И буквально строчка про чистое и голубое небо, как на фото. А хрен его знает, какое оно, плевать, лишь бы облака и дождь — тогда есть вода, не жарко и нет беспилотников.

Так что, когда я вижу подсолнечники, жёлтенькие, похожие один на один, как клоны, стоящие аккуратными рядками одинаковой высоты, под чистым безоблачным ярко-голубым небом, то не верю в эту картинку. Она ненастоящая. Гламурная, красочная как рекламный буклетик банка, который даёт деньги в долг до зарплаты неработающему человеку. Она из чужой жизни, прошлой жизни.
 
Хребет дрожит накачкой лазера,
искрит душа и плещет трассером,
шрапнелью рифм. Бело каление.
Фугасное стиха творение.

В полях под инеем подсолнухи
склонили головы.
Ни взрывов всполохи,
ни солнца луч, зари рождение
не приподнимут настроения.

Не убраны, заброшены,
метелью запорошены,
застывшими вопросами
поникли над покосами.

Коса жнеца не тупится.
Шабаш без воскресения.
Над глиною распутицы
кровавые знамения.

Под синью желто золото
патронной медью красится.
Имперскими червонцами
взогрета разногласица.

И сыпят слёзы семечки
в окопные гвоздики
на пролитую кровушку
склонившиеся лики.

2015
 
Назад
Сверху Снизу