Лесь Подерв'янський, офіційно на YouTube -
https://bit.ly/38DDynJ
Возвращение.
Про армию мне рассказывал отец. Он служил срочную на Дальнем Востоке в районе озера Хасан. Участвовал в боях с японцами. Демобилизовался в 1940 году. Затем в 1941-м был опять мобилизован, попал в киевский котел, в одиночку вышел из окружения, потом был Северный Кавказ, отступление, оборона, наступление и еще много чего. Он воевал старшим сержантом, но после войны ему присвоили лейтенанта и зачем-то опять послали на Дальний Восток. Отец тосковал, рисовал пленных японцев и слал наверх рапорты. Он просил разрешения поступать в Ленинградскую академию художеств. Это не входило в планы начальства, ему методично отказывали. Однажды к отцу явился генерал. У генерала умерла жена. Она была молода и любима, генерал хотел иметь портрет жены, чтобы было с кем пить водку и плакать. Отец постарался. Генерал дрожащими руками забрал портрет, прошептал: «Люба». Скупая слеза солдата была немедленно поймана бдительными усами.
— Проси, чего хочешь, — прохрипел генерал.
Видимо, он полагал, что отец попросит трофейный пистолет или самурайский меч. Отец сказал про Академию художеств.
— За*бал со своей академией. Художник, бл*дь! От слова «худо».
Генерал хлопнул дверью, но через пару дней раскаялся и разрешил отцу уехать в Ленинград сдавать экзамены. Скорее всего он не выдержал укоризненного взгляда Любы. Так сила искусства помогла отцу обрести свободу. В общей сложности он провел в армии десять лет. Я знал, что отец воевал, и сам тоже хотел на войну. Когда мне было пять лет, нянька пугала, что меня не возьмут в армию, если я не буду есть кашу. Я давился кашей и хотел в армию. Правда, все детство и без того было какой-то сплошной войной. Если мы не воевали с соседним двором, то обязательно что-то взрывали и поджигали, за нами всегда кто-то гнался, и мы всегда кого-то преследовали. Много позже, уже находясь в армии, я ломал себе голову над вопросом, почему играть в войну интересно, а служить в армии — нет. Что же такого нужно было придумать этим армейским долбо*бам, чтобы такие прелестные развлечения, как стрельба из движущегося танка или прыжки из самолета превратились в рутину, от которой надо «косить».
— Есть ли среди вас узбеки? — спросил маленький кривоногий сержант, когда мы, третья рота, выстроились в проходе между кроватями. Узбеки были. Два самых глупых вышли из строя. Может быть, они думали, что сейчас им дадут медаль только за то, что они узбеки. Вместо медали сержант больно столкнул их лбами.
— Еб*ные чурки, шатаются в строю, как клизмы в жопе, — сказал сержант, косолапо переступая через лежащих узбеков.
— Какие люди! — думал я.
— Как точны их сравнения!
Как скоры они на расправу! Вечером нас журил старшина:
— Всі очки позасирали, салабони! — жаловался он.
— Шо, срать не вмієте?!
— А вы бы научили, товарищ прапорщик, — не растерялись мы.
— Ходім! — прапорюга, шевеля усами, повел учить срать.
— Дивись, салабони, — скидаеш ремінь, вішаєш на шию, становисся на очко, скидаеш обмундіруваніє... Рівно спину держать, бл*дь!
Армия разочаровывала и очаровывала одновременно. Было ясно, что она предназначена для чего угодно, только не для войны. Здесь никто не будет учить тебя, как стать Рэмбо — засунь всю эту романтику себе в жопу, салага, но зато здесь тебя научат срать, застилать кровати при помощи табуретки, красить траву и свиней, тырить «бациллу», пить шмурдяк в каптерке, покупать водку под носом у патруля и много чему еще, но, кроме всего этого, ты научишься здесь кое-чему действительно важному: воспринимать жизнь не как умозрительную конструкцию, вычитанную из книжек, а как хищный абсурдный хаос, в котором надо сначала выжить, а потом умело вписаться в него и полюбить. Потому что у него есть одно преимущество перед любыми конструкциями — он существует на самом деле. «В конце концов, — подумал я, — если ты уже оказался в дурдоме, то глупо напускать на себя умный вид, стань идиотом, как все, и наслаждайся на здоровье».
С ностальгией вспоминаю я своих прекрасных армейских друзей — Теймура Георгадзе, Сережу Арбузова, Яшу Клоцмана, — мне казалось, они понимали про
армию все. Мы встретились в лазарете, как и положено «сачкам». Теймур Георгадзе, чемпион Тбилиси по дзюдо, был спортивен, интеллигентен и близорук. «Черпаки» из роты обслуживания как-то повели себя по отношению к нему недостаточно корректно, он размазал их по стенкам, после чего был переведен начальством в разведбат. Там за него взялись опытные «деды»-разведчики. Их ждала та же участь. Начальство не знало, что с ним делать, его перевели в оркестр, там он угомонился, дудел на трубе и ездил в командировки в Грузию за чачей. Сережа Арбузов, тихий и могучий очкарик, похожий на Пьера Безухова, мгновенно переходящий от меланхолии к ярости и обратно. Он был похож на погоду в Чикаго — солнце сменяется градом, град ветром, потом дождем, потом опять жарой, и так несколько раз в течение суток. Он не боялся ни «дедов», ни начальства и лупил тех и других. Он так и не смог совладать со своим буйным темпераментом, отчего и просидел на «губе» большую часть службы. Яшка Клоцман, сержант роты связи, коварный и обаятельный. Яшка, насыпавший сахару в бензобак машины комполка, чтобы не ехать с ним на рекогносцировку местности, потому что именно в этот день он договорился вступить в половую связь с какой-то белоцерковской бл*дью. Внутренняя свобода, неприятие насилия над собой в любой форме объединяли этих столь разных людей. Мы шли к свободе — каждый своим путем. К заветному дембелю мы уже были практически свободны. Армия обломала о нас свои фальшивые зубы. Мы ушли с чувством облегчения и благодарности. Облегчения — потому что маразм, наконец, закончился, благодарности — потому что мы кое-чему научились. Я, например, усвоил, что свободным можно быть везде — стоит только захотеть. А еще, что мир огромен, абсурден, жесток и прекрасен, он пахнет соляркой, гуталином, теплым батоном, шмурдяком, порохом, жареным мясом, сухой травой, тройным одеколоном, «Примой», девушкой, портянками, лекарствами, кровью, говном и мочой, и что только такой мир — живой, а не пластмассовый и плоский — нуждается в любви и заслуживает ее.
...Я стоял перед родной дверью: прежде чем позвонить, надел сп*зженную каску, поджег фитиль взрывпакета. Дверь открыла бабушка, я выбросил бомбу в пролет лестницы...
— Как был идиотом, так и остался, — спокойно сказала бабушка, когда стихло эхо от взрыва.
— Твой дедушка так никогда бы не поступил.
Она обняла меня, за спиной у бабушки на столе дымились мои любимые оладьи. Она была донская казачка, и моим сраным взрывпакетом ее было не пронять, в гражданскую она видела и не такое. А потом и вовсе настали лихие времена...
Лесь Подерв'янський
bit.ly