• Zero tolerance mode in effect!

Алексей Навальный

Зачем?
Выслать такую же, новую, с бирками.
И утверждать, что это та одежда, которая была на Навальном в день обострения у него обмена веществ.
Бирки? Происки ФБК чтоб дискредитировать Россиюшку.
Возбудят дело и ничего не отдадут до скончания веков. Как не отдают полякам обломки их самолёта.

Не вижу рациональных оснований не возбуждать дело. Ну ладно не хотят признавать факт, ну так можно же не по факту, а по заявлениям граждан возбудить.

А сколько ништяков! Подписка о неразглашении для всех. Требования о сотрудничестве от Германии. Отказ от любых комментариев, пока следствие разбирается. То есть никаких неудобных вопросов путинским. Можно фбк полностью уничтожить в ходе расследования. Можно человек десять наввльнистов арестовать и годика полтора подержать. Помучить, поломать, может, кто-то сознается, а потом повесится. Вообще неограниченные перспективы для творчества.
 
"Юля, ты меня спасла, и пусть это впишут в учебники по нейробиологии"

Пост про любовь ❤️.

У нас с Юлей 26 августа была годовщина - 20 лет свадьбы, но я даже рад, что пропустил и могу это написать сегодня, когда знаю о любви немного больше, чем месяц назад.

Вы, конечно, сто раз видели такое в фильмах и читали в книжках: один любящий человек лежит в коме, а другой своей любовью и беспрестанной заботой возвращает его к жизни. Мы, конечно, тоже так действовали. По канонам классических фильмов о любви и коме. Я спал, и спал, и спал. Юля @yulia_navalnaya приходила, говорила со мной, пела меня песенки, включала музыку. Врать не буду - ничего не помню.

Зато расскажу вам, что точно помню сам. Вернее, вряд ли это можно назвать «воспоминание», скорее, набор самых первых ощущений и эмоций. Однако он был для меня так важен, что навсегда отпечатался в голове. Я лежу. Меня уже вывели из комы, но я никого не узнаю, не понимаю, что происходит. Не говорю и не знаю, что такое говорить. И все мое времяпрепровождение заключается в том, что я жду, когда придёт Она. Кто она - неясно. Как она выглядит - тоже не знаю. Даже если мне удаётся разглядеть что-то расфокусированным взглядом, то я просто не в состоянии запомнить картинку. Но Она другая, мне это понятно, поэтому я все время лежу и ее жду. Она приходит и становится главной в палате. Она очень удобно поправляет мне подушку. У неё нет тихого сочувственного тона. Она говорит весело и смеётся. Она рассказывает мне что-то. Когда она рядом, идиотские галлюцинации отступают. С ней очень хорошо. Потом она уходит, мне становится грустно, и я снова начинаю ее ждать.

Ни одну секунду не сомневаюсь, что у этого есть научное объяснение. Ну, типа, я улавливал тембр голоса жены, мозг выделял дофамины, мне становилось легче. Каждый приход становился буквально лечебным, а эффект ожидания усиливал дофаминовое вознаграждение. Но как бы ни звучало классное научно-медицинское объяснение, теперь я точно знаю просто на своём опыте: любовь исцеляет и возвращает к жизни. Юля, ты меня спасла, и пусть это впишут в учебники по нейробиологии

 
Возбудят дело и ничего не отдадут до скончания веков. Как не отдают полякам обломки их самолёта.

Не вижу рациональных оснований не возбуждать дело. Ну ладно не хотят признавать факт, ну так можно же не по факту, а по заявлениям граждан возбудить.

А сколько ништяков! Подписка о неразглашении для всех. Требования о сотрудничестве от Германии. Отказ от любых комментариев, пока следствие разбирается. То есть никаких неудобных вопросов путинским. Можно фбк полностью уничтожить в ходе расследования. Можно человек десять наввльнистов арестовать и годика полтора подержать. Помучить, поломать, может, кто-то сознается, а потом повесится. Вообще неограниченные перспективы для творчества.
Мне это тоже кажется непонятным. Вроде приведенные аргументы очевидны. Так что еще мешает возбудить дело? Или бардак уже достиг невообразимых масштабов? Ну как то слабо верится в гениальный третий вариант - когда все и вся в дерьме и белоо фрака для выхода на сцену не найдется.
 
Возбудят дело и ничего не отдадут до скончания веков. Как не отдают полякам обломки их самолёта.

Не вижу рациональных оснований не возбуждать дело. Ну ладно не хотят признавать факт, ну так можно же не по факту, а по заявлениям граждан возбудить.

А сколько ништяков! Подписка о неразглашении для всех. Требования о сотрудничестве от Германии. Отказ от любых комментариев, пока следствие разбирается. То есть никаких неудобных вопросов путинским. Можно фбк полностью уничтожить в ходе расследования. Можно человек десять наввльнистов арестовать и годика полтора подержать. Помучить, поломать, может, кто-то сознается, а потом повесится. Вообще неограниченные перспективы для творчества.
Да, я давно еще писал, что когда Навальный очнется и начнет ворошить грязное белье, то уголовное дело в РФ возбудят, чтобы мешать реальному расследованию.
До сих пор не возбудили только потому, что Навальный или его родственники заявление не писали, а сам факт отравления признать боятся.
 
И возможно отстирыватели одежды боятся лажанутся повторно, поэтому не отдадут, даже глаженую, а то немцы (и другие) найдут следы новичка в молекулярной структуре ниток... :wait:
Даже проще будет - найдут следы отстирывания (т.е. весь биоматериал навального с манжет рукавов, с воротника с них был смыт), для которого никаких причин не было, что сделает очевидным попытки уничтожения доказательств.
Так что никто не отдаст одежду - поступят ровно так как и с обломками самолета Качиньского.
 
А какая разница. Человека которого выдернули прямо из камеры и сделали кандидатом в мэры Москвы, вообще нужно травить?
А какая разница, что пишут роботы? Тем более роботы с прошивкой "путиноневыгодно.2020".
 
Навальный:

В России уголовного дела нет, а есть «доследственная проверка по факту госпитализации». Такое впечатление, что я не в кому впал в самолете, а поскользнулся в супермаркете и сломал ногу.

Ну хорошо, я ничего другого не ожидал. Меня сейчас интересует одно: моя одежда. А именно та одежда, в которой я был в день отравления 20 августа. 30 дней «доследственной проверки» были использованы для того, чтобы прятать эту важнейшую улику. Перед тем, как разрешить меня увезти в Германию, всю одежду с меня сняли, и отправили абсолютно голого. С учетом того, что на моем теле «Новичок» был обнаружен, и контактный способ заражения весьма вероятен, моя одежда — очень важный вещдок.

Отведенные по закону 30 суток доследственной проверки истекли. Я требую, чтобы мою одежду аккуратно упаковали в целлофановый пакет и вернули мне. А дальше можете продолжить обсуждать на ток-шоу, что у меня был приступ диабета, да и тот, скорее всего, устроили мне сотрудники ФБК.


Представляю. что скажет Песков: "Она пропала".
Наивный, а Навальный. Ему бы больше такая фамилия подошла.
Всё еше свято верит в какое-то рассеянское следствие, правосудие.
Да, млять, благодари Бога, что так быстро выкарабкался и прокляни все семь поколений тех, кто хотел тебя убить и тех, кто их прикрывает и покрывает.
 
Последнее редактирование:
Наивный, а Навальный. Ему бы больше такая фамилия подошла.
Всё еше свято верит в какое-то рассеянское следствие, правосудие.
Да, млять, благодари Бога, что так быстро выкарабкался и прокляни все семь поколений тех, кто хотел тебя убить и тех, кто их прикрывает и покрывает.

Из вас двоих наивный - ты.
 
Baza ностальгирует.
Великий отравитель. История Григория Майрановского или как советские власти травили неугодных
Никита Барышников
сегодня в 16:31
На дворе ранняя осень 1958 года. В прошлом году СССР запустил в космос первый спутник, на Кубе разгорается революция, а весь цивилизованный мир постепенно втягивается в ядерную гонку — холодная война набирает свои обороты. Но радиоприёмники и газеты по всему Советскому Союзу трубят об оттепели с лёгкой руки Ильи Эренбурга. Конец сталинской эпохи знаменуется либерализацией общественной жизни, новыми веяниями в искусстве, «развенчанием культа личности». Будущее сулит лишь мир, законность, полёты в космос и в конечном итоге построение долгожданного коммунизма. И это несмотря на десятки тысяч советских заключённых, которые продолжают сидеть в лагерях.
В дверях одного из кабинетов Верховного суда показался бледный испуганный старик в сопровождении конвоя. Интеллигентный вид портил лишь потёртый костюм, в котором его доставили в суд прямо из камеры во Владимирской тюрьме. В тот день доктору Майрановскому предстояло свидетельствовать против собственного начальника, которым был не ректор университета или руководитель НИИ. Нет, начальником «профессора» в течение многих лет был генерал-лейтенант МВД СССР Павел Анатольевич Судоплатов. В прошлом доктор уже давал свои показания на таких людей, как Берия и Меркулов, а его свидетельства становились ударными пунктами в обвинении против них. Но, лишь увидев Судоплатова, Майрановский расплакался прямо при судьях.
Новые начинания
1917 год. Григорий Моисеевич Майрановский, молодой первокурсник Тифлисского медицинского института, вступает в «Бунд» — леворадикальную партию, представляющую интересы рабочих-евреев по всей России. К Октябрьской революции Бунд относится отрицательно, но студент-медик встречает её с радостью и переходит к большевикам. В 20-е годы Григорий Моисеевич работает на рядовых врачебных должностях, попутно подрабатывая в Биохимическом институте, где интересы молодого специалиста примечает Алексей Бах — видный учёный своего времени. Бах предлагает Майрановскому карьеру врача-токсиколога, и тот соглашается стать заведующим токсикологическим отделением Центрального санитарно-химического института Наркомздрава.
Постер публикации

Постер БУНДа. Фото: wikimedia.org
В те же годы только пришедшими к власти Советами была создана особая лаборатория для изучения и разработки новых боевых отравляющих веществ (БОВ) с размытым названием «Специальный кабинет». Она работала под прямым руководством Владимира Ленина. На самом деле разработку специальных веществ начали ещё раньше, во времена Российской империи, — уж очень сильно всех впечатлила мощь химического оружия во время Первой мировой войны. Сотрудники советского Кабинета придали созданию БОВ по-настоящему промышленный масштаб: большевики опасались войны против всего «буржуазного мира», и поэтому учёные не чурались даже опытов над добровольцами. Ими, правда, становились в основном молодые люди, приехавшие в Москву на заработки и сильно нуждающиеся в деньгах. След этих людей в истории теряется, поэтому сложно сказать, как повлияла «подработка» на их здоровье в будущем.
В 1926 году, с приходом в ОГПУ нового председателя Вячеслава Менжинского, Кабинет становится безраздельной вотчиной госбезопасности (которой он и останется на протяжении последующих 70 лет). Майрановский получает должность начальника лаборатории в 1937-м. Ей присваивается наименование «Х» (что, вероятно, может означать «химическая»), и с первого дня там начинает кипеть бурная работа: Григорий Моисеевич приступает к экспериментам над осуждёнными к высшей мере.
Постер публикации

Григорий Майрановский. Фото: mrjaen.files.wordpress.com
Первая лаборатория: яды и сыворотка правды
Первым в списке опытных препаратов профессора шёл иприт. Любопытно, что несколько лет спустя Майрановский будет защищать докторскую диссертацию на тему действия иприта на кожу человека, где предложит «рациональные методы терапии ипритных поражений». Вполне очевидно, откуда профессор взял данные для своей работы. Вопрос, чью кожу он использовал в ходе экспериментов, соискатель тактично обойдёт стороной, а оппоненты на защите попросту не посчитают нужным спросить это. ВАК станет медлить с утверждением диссертации, но тогда на стороне Майрановского будут не только талант и энергия, но и связи с силовиками. В 1943-м Григорий Моисеевич наконец получает долгожданную степень доктора — «по совокупности работ». Кто-то может сказать, что в конечном счёте эти опыты проводились во имя спасения людей, но исследования Майрановского не ограничивались одними лишь гуманистическими побуждениями. Помимо способов сохранить жизнь при отравлении ипритом учёного интересовали и опыты с практическим применением вещества в качестве тихого убийцы.
Иприт не удовлетворил лабораторию: он был надёжен, но оставлял слишком много следов в теле отравленного. При вскрытии вещество легко было обнаружить. После неудачи с ипритом Майрановский незамедлительно приступает к экспериментам с новым ядом под названием карбиламинхолинхлорид. Учёный даст ему более лаконичное имя: «К-2». В отличие от иприта К-2 не может попасть в организм через кожу, но подкупает профессора тот факт, что от него «пациенты» умирают быстро и чисто, а все следы указывают на заурядную остановку сердца.
Пожалуй, самые жестокие опыты в Лаборатории-Х проводились с веществом под названием аконитин. Через час после введения аконитин вызывал у заключённых обильное потоотделение и тошноту, за которыми шли рвота, диарея и мучительные боли. Следом наступали судороги мышц по всему телу — в том числе дыхательных. Страдания узников оканчивались лишь после остановки сердца через несколько часов. Более того, с конца 30-х по начало 40-х в лаборатории Майрановского проводились тесты с особыми боеприпасами, полости внутри которых наполнялись аконитином. Такими пулями комендатура лаборатории поражала подопытных в нелетальные части тел, после чего проводились «экспериментальные наблюдения».
Не все опыты, проводившиеся в Лаборатории № 1, заканчивались смертью заключённых. Например, в одной из своих служебных записей Григорий Моисеевич сокрушается по поводу того, что рекомендованные смертельные дозы некоторых веществ кратно преуменьшены и попросту не работают. Но доктор не сильно унывает по этому поводу и тут же с оптимизмом пишет: «Некоторые яды могут быть использованы для выявления так называемой откровенности у подследственных лиц».
Этими веществами оказались «КС» и «Кола С». «КС», он же скополамин, или «дыхание дьявола», — вещество, которое сегодня применяется для лечения морской болезни или как успокоительное. Врачи СС во время Второй мировой использовали скополамин в своих опытах над узниками концлагерей, а в ходе холодной войны ФБР использовало это вещество в качестве сыворотки правды. Именно Майрановским оно впервые было использовано для того, чтобы вызывать приступы откровенности у подозреваемых. При первых проблесках сознания доктор толкал, щипал и обливал водой заключённых, после чего успешно добивался односложных ответов на простые вопросы. Второе же вещество, «Кола С», сейчас известно нам под названием «амфетамин». Амфетамин — стимулятор центральной нервной системы, в наши дни он используется для лечения депрессивных расстройств, а также в качестве наркотика. В истории амфетамин мелькал как «таблетка суперсолдата»: с ним немецкие танкисты могли не спать сутками во время своих прорывов, а американские десантники — маршировать и воевать в тылу врага, не зная никакой усталости. Очевидно, что и Майрановский не мог позволить пропустить это вещество мимо своей лаборатории. Даже несмотря на то, что один из помощников Майрановского, Наумов, сочтёт работу над сывороткой правды простой махинацией, Меркулов выделит для Майрановского пятерых следователей, которые будут поставлять подозреваемых напрямую доктору для тестирования его «катализаторов откровенности».
Постер публикации

Григорий Майрановский. Фото: wikimedia.org
Во время Великой Отечественной лаборатория снабжала своими изделиями советских партизан. С помощью ядов Майрановского советское подполье совершило покушение на рейхскомиссара Украины Эриха Коха. Попытка покушения провалилась, но за свою работу Майрановский был удостоен медали «Партизану Отечественной войны» 1-й степени. По окончании войны токсиколога отправили в Германию с целью собрать по кусочкам то, что осталось от нацистской токсикологии, и использовать всё это на благо Родины. После своей экспедиции профессор с гордостью писал, что советские химики оставили далеко позади своих германских коллег.
Григорий Моисеевич выходит на работу в поле
Вместе с мирным временем приходит и новый этап жизни профессора. Майрановский становится не просто белым воротничком, проводящим время в своей лаборатории; фармаколог начинает непосредственную работу «в поле». Он становится непосредственным исполнителем политических казней, и указания он получает практически напрямую от таких видных партийных людей, как Сталин, Хрущёв, Берия и Меркулов. Майрановский приступает к работе под руководством матёрых сотрудников МГБ — генералов Наума Эйтингона и Павла Судоплатова. Автобиография Судоплатова и станет в последующем одним из источников, приоткрывших завесу тайны над работой советских спецслужб — и профессора-отравителя в частности.
Летом 1946-го года был ликвидирован инженер Наум Самет — польский еврей, интернированный Советским Союзом в 1939 году. Самет работал в конструкторском бюро одного из оборонных заводов, где исследовал трофейное оборудование с немецких подводных лодок. После войны Самет стал активно строить планы переселения в Палестину, но отпускать его никто не собирался . Судя по всему, его наработки представляли исключительный интерес для государства: настолько исключительный, что ликвидацию скромного инженера утверждал лично Сталин.
Рано утром 17 июня 1946 года Наум Самет был задержан прямо посреди тихой улицы города Ульяновска. Сотрудник МГБ, переодетый в милицейскую форму, потребовал документы поляка, а затем затолкал его в армейский «Додж». В машине Самету было объявлено, что его задержали всего лишь для подтверждения личности. Инженер по виду успокоился и чуть позже без протестов пересел в грузовик «Студебеккер». Машина по безлюдным улицам промчалась к окрестностям города, где по сигналу Судоплатова офицеры МГБ скрутили инженера, а Майрановский сделал ему инъекцию экзотического яда кураре. Вскоре после укола Самет стал тереть глаза и жаловаться на боли в сердце, и спустя ещё несколько минут Наум впал в агонию, после чего его сердце остановилось.
Тело Самета было выбросили на пустынную дорогу, где развернувшийся грузовик переехал его и скрылся с места происшествия. Инцидент с польским инженером милиция приняла за несчастный случай, а вскрытие обнаружило лишь множественные физические повреждения внутренних органов.
Сегодня нам доподлинно известно, что Григорий Моисеевич принимал личное участие в убийстве нескольких видных диссидентов и шпионов. Некоторые его жертвы были уничтожены в «прямом столкновении», насильно, как, судя по всему, случилось с бывшим ректором ленинградского Политеха Александром Шумским. Но чаще Майрановский и Судоплатов ликвидировали свои цели тихо, в обход любых представлений о врачебной этике. Так, например, был убит американский коммунист Исайя Оггинс — под предлогом медицинского осмотра в Первой лаборатории.
Финал Доктора-Х
Позже Судоплатов, прошедший в НКВД/МГБ через 30-е, конец сталинской эпохи и начало правления Хрущёва, в своих мемуарах напишет, что в 1949 году токсикологическую лабораторию доктора-палача реорганизовали, а «искушённый специалист по ядам остался без работы». Впрочем, доктор не смог насладиться своей пенсией в спокойствии. Два года спустя химика привлекут по делу о «сионистском заговоре», более известном как «дело врачей». Отравитель будет доставлен во Владимирскую тюрьму, где следователь Рюмин выбьет из профессора настолько фантастические показания, что даже хрущёвские следователи не смогут поверить им. Дело Майрановского будет рассматриваться в особом порядке, в обход судебных органов: учёный знал чрезвычайно много и имел знакомых на самом верху. По мнению Судоплатова, Майрановский получил срок в 10 лет лишь потому, что был выгоден в качестве свидетеля во время одной из новых грядущих «чисток».
Постер публикации

Павел Судоплатов. Фото: agesmystery.ru
Впрочем, Сталин умер, и новых масштабных чисток просто не случилось. Майрановский был умным человеком и, уловив ветер перемен, стал писать из тюрьмы всем своим влиятельным знакомым. Забытый учёный в своих письмах уверял: «Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов советской власти, в том числе националистов всяческого рода (и еврейских), — об этом известно генерал-лейтенанту П. А. Судоплатову». Доктор пытался выторговать свою жизнь у Берии, пылко уверяя его, что готов выполнить «любые задания» на благо Родины. Но вспомнили о Майрановском лишь с приходом новой власти. Вслед за ней пришли и новые процессы, а письма Майрановского с его признаниями попали в руки следователям, лишь усугубив его положение.
Майрановского снова взяли в оборот в связи со следствием над Берией и Меркуловым. Учёного водили на тайные заседания из одного кабинета Верховного суда в другой, предъявляя его в качестве полуживого доказательства деяний Берии: показания Майрановского стали чуть ли не центральным ядром обвинения против него. На одном из заседаний Майрановский потерял контроль над собой и расплакался при виде своего подельника Судоплатова.
Любопытно, что сам Судоплатов смог выйти относительно сухим из воды и дожить до 90-х годов, чтобы уже в новой России написать свои мемуары. А вот Майрановского беды не оставляли ни на слушаниях, ни в тюрьме. Во «Владимирском централе» доктор, знавший о ядах не понаслышке, пребывал в постоянном страхе. По воспоминаниям тюремного врача Елены Бутовой, на одном из плановых осмотров заключённых Григорий Моисеевич устроил натуральную истерику: при виде женщины в белом халате со шприцем в руках учёный закричал: «Не подходите ко мне! Вы хотите меня убить! Я знаю, как это делается!»
В 1962 году Майрановский был освобождён. Доктор-Х отправился в изгнание в Махачкалу, где работал в одном из местных НИИ. Смерть нашла доктора Майрановского в постели двумя годами позже. Иронично, что умер Григорий Моисеевич от пресловутого сердечного приступа.
Сегодня потомки профессора Майрановского живут в Германии. В конце 80-х его сыновья попытались реабилитировать своего отца. Но, получив на руки документы тридцатилетней давности с подробными описаниями его тайной работы, его дети оставили эти попытки.
В начале 50-х (по другим источникам — в 60-х или 70-х гг.) Лаборатория № 1 была переименована в Лабораторию № 12, а на закате СССР передана Центральному НИИ специальной техники при КГБ. Рицин, разработанный в этой лаборатории Майрановским, помог КГБ совершить покушение на Солженицына и премьер-министра Афганистана Хафизуллу Амина. Он же помог КГБ удачно расправиться с болгарским писателем Георгием Марковым. След Лаборатории № 12 теряется в 80-е года.
Существует ли сегодня Кабинет в том или ином виде? Пожалуй, мы сможем выяснить это лишь через многие годы.
Источники
  • Бирштейн В. Я. Эксперименты на людях — не только в нацистской Германии [Электронный ресурс] // БИОЭТИКА: принципы, правила, проблемы / отв. ред. и сост. Б. Г. Юдин; науч. ред. В. Н. Игнатьев.
  • Бурбыга Н. Приговорен к «медосмотру». Как действовали спецлаборатории НКВД // Известия. 1992. 16 мая. № 114.
  • Записка П. В. Баранова о невозможности амнистии Г. М. Майрановского. 24 апреля 1953 г. РГАСПИ Ф. 17. Оп. 171. Д. 479. Л. 145–147.
  • Игнатов В. Д. Палачи и казни в истории России и СССР / Палачи-ученые, или «наука в НКВД». Вече, 2014.
  • Костин А. Л. Убийство Сталина: все версии и еще одна. М. : Алгоритм, 2012.
  • Соколов Б. В. Двуликий Берия. М. : Яуза, 2014.
  • Справка КПК при ЦК КПСС по делам Судоплатова и Эйтингона. Август, 1968 г.
  • Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы / Глава 13. Годы заключения. Борьба за реабилитацию. М. : ОЛМА-ПРЕСС, 1997.
  • Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы / Глава 9. Рауль Валленберг, «Лаборатория-Х» и другие тайны политики Кремля. М. : ОЛМА-ПРЕСС, 1997.
  • Энциклопедия секретных служб России / Спецлаборатории органов госбезопасности / авт.-сост. А. И. Колпакиди. М. : Астрель, АСТ, Транзиткнига, 2004.
  • The Perversion Of Knowledge: The True Story of Soviet Science / Vadim J. Birstein. Westview Press, 2004
 
Ну как то слабо верится в гениальный третий вариант - когда все и вся в дерьме и белоо фрака для выхода на сцену не найдется.

Не отдадут. Уже заявили, что жена одежду забрала...
Так шо - это и есть гениальный третий вариант, которого я не ожидал?
 
Baza ностальгирует.
Про это и эльдар Рязанов писал
Проводник, крепко выпив, разоткровенничался и рассказал мне тогда историю, которая приоткрывала в нашем прошлом нечто неведомое.

«…Страшные вещи регулярно происходили у нас в поезде. Примерно раз в месяц возникал пассажир, довольно молодой, не старше тридцати лет, здоровый, крепкий, такой спортивный, всегда с одним и тем же портфелем в руках. Что находилось у него в портфеле, мы, разумеется, не догадывались. Тогда спальных вагонов в составе было очень мало — в пятидесятом, пятьдесят первом, пятьдесят втором годах, — но у него всегда оказывался билет в крайнее двухместное купе мягкого вагона. И мы знали, что другой пассажир из этого купе ночью обязательно умрет. Так бывало всегда. Незадолго до Бологого парень с портфелем вызывал начальника поезда, говорил, что соседу по купе плохо, и просил вызвать врачей из Бологого к вагону. В Бологом тут как тут оказывалась медицинская комиссия — думаю, что у них у всех под белыми халатами были гебистские погоны, — и констатировала смерть. Иногда от инсульта, иногда от инфаркта, иногда отравление. Труп сгружали в Бологом. Сходил и попутчик. Каждый раз, когда я видел, что он появляется в Москве в моем вагоне, меня охватывала дрожь. Это был палач, который приводил тайный смертный приговор в исполнение. Причем он никогда не работал вхолостую. Что он делал с жертвой — не знаю, потому что всегда было тихо: ни криков, ни стонов, ни выстрелов. И лишь один раз он не успел выполнить свою работу до Бологого. Вошла медицинская комиссия, хотя ее тогда не вызывали, но они и так знали все заранее, а сосед палача по купе был жив: сидел одетый и лихо травил какую-то баланду, всякие там анекдоты. Медицинские эксперты ушли ни с чем. Но я слышал, как палач тихо сказал одному в белом халате:
— К Ленинграду управлюсь…

И действительно, когда подъехали к Ленинграду, весельчак был уже на том свете. Этот самый палач, конечно, понимал, что мы про него знаем, но он всегда делал вид, что никогда нас не встречал. И мы, проводники, тоже делали вид, что этого пассажира видим впервые. Страшно было. Помалкивали в тряпочку. Ты — первый, кому я об этом рассказал…»
 
Про это и эльдар Рязанов писал
Проводник, крепко выпив, разоткровенничался и рассказал мне тогда историю, которая приоткрывала в нашем прошлом нечто неведомое.

«…Страшные вещи регулярно происходили у нас в поезде. Примерно раз в месяц возникал пассажир, довольно молодой, не старше тридцати лет, здоровый, крепкий, такой спортивный, всегда с одним и тем же портфелем в руках. Что находилось у него в портфеле, мы, разумеется, не догадывались. Тогда спальных вагонов в составе было очень мало — в пятидесятом, пятьдесят первом, пятьдесят втором годах, — но у него всегда оказывался билет в крайнее двухместное купе мягкого вагона. И мы знали, что другой пассажир из этого купе ночью обязательно умрет. Так бывало всегда. Незадолго до Бологого парень с портфелем вызывал начальника поезда, говорил, что соседу по купе плохо, и просил вызвать врачей из Бологого к вагону. В Бологом тут как тут оказывалась медицинская комиссия — думаю, что у них у всех под белыми халатами были гебистские погоны, — и констатировала смерть. Иногда от инсульта, иногда от инфаркта, иногда отравление. Труп сгружали в Бологом. Сходил и попутчик. Каждый раз, когда я видел, что он появляется в Москве в моем вагоне, меня охватывала дрожь. Это был палач, который приводил тайный смертный приговор в исполнение. Причем он никогда не работал вхолостую. Что он делал с жертвой — не знаю, потому что всегда было тихо: ни криков, ни стонов, ни выстрелов. И лишь один раз он не успел выполнить свою работу до Бологого. Вошла медицинская комиссия, хотя ее тогда не вызывали, но они и так знали все заранее, а сосед палача по купе был жив: сидел одетый и лихо травил какую-то баланду, всякие там анекдоты. Медицинские эксперты ушли ни с чем. Но я слышал, как палач тихо сказал одному в белом халате:
— К Ленинграду управлюсь…

И действительно, когда подъехали к Ленинграду, весельчак был уже на том свете. Этот самый палач, конечно, понимал, что мы про него знаем, но он всегда делал вид, что никогда нас не встречал. И мы, проводники, тоже делали вид, что этого пассажира видим впервые. Страшно было. Помалкивали в тряпочку. Ты — первый, кому я об этом рассказал…»

Забыл, что это Рязанов записал. Первым делом про этот пример всегда вспоминаю.
 
Последнее редактирование:
Назад
Сверху Снизу