• Zero tolerance mode in effect!

Поэзия

НАД ПРОСЕЛКАМИ ЛИСТЬЯ
Над проселками листья -- как дорожные знаки,
К югу тянутся птицы, и хлеб не дожат.
И лежат под камнями москали и поляки,
А евреи -- так вовсе нигде не лежат.
А евреи по небу серым облачком реют.
Их могил не отыщешь, кусая губу
Ведь евреи мудрее, ведь евреи хитрее, --
Ближе к Богу пролезли в дымовую трубу.
И ни камня, ни песни от жидов не осталось --
Только ботиков детских игрушечный ряд.
Что бы с ними ни сталось, не испытывай жалость,
Ты послушай-ка лучше, что про них говорят...
А над шляхами листья -- как дорожные знаки,
К югу тянутся птицы, и хлеб не дожат.
И лежат под камнями москали и поляки,
А евреи -- так вовсе нигде не лежат.
А. Городницкий
1966 г. Освенцим
 
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.


Константин Бальмонт
 
Новобранца приводят в роту отец и мать.
Они благовоспитанно улыбаются,
старые, грустные люди.
Не улыбнуться - невежливо,
даже если заранее знать,
что он завтра будет зарыт в песок
с простреленной грудью.
Их сын,
матрос с краболова,
большой, молчаливый,
смотрит в лицо отцу
и не верит
его улыбающимся губам.
- Господин поручик,
мы благословляем этот счастливый
день,
когда он переходит
от нас
к вам.
Поручик завтра рядом с их сыном,
не сгибаясь,
пойдет через море огня.
Он не будет беречь
ни себя,
ни его.
Но сейчас, по обычаю,
он говорит:
- Отныне я ему мать и отец.
Отныне он у меня
самый нежно хранимый сын в моей роте. -
И тоже улыбается из приличия.
Все четверо улыбаются...
Где же эта улыбка?
Песок.
Новобранец, зарывшись, лежит в цепи.
Еще бы воды глоток.
Еще бы неба кусок.
Еще бы минуту не слышать, как танки ползут по степи.
Он держит в руке шест с привязанной миной.
Легкий и крепкий шест из бамбука.
Бамбуковый шест
в двадцать локтей -
он ведь все-таки очень длинный,
не правда ли - двадцать локтей
и еще длинней
на целую руку.
Двадцать локтей и еще рука,
когда мина взорвется - это все-таки очень много.
Он храбр,
но все-таки исподтишка
он же может мечтать,
чтобы ранило только
в руку
или в ногу.
Фляга стоит рядом с ним на песке,
но он не пьет.
Галеты лежат в заплечном мешке,
но он не ест.
В заранее вытянутой
как можно дальше,
как можно дальше руке,
окаменев от ужаса,
он держит бамбуковый шест.
Генерал, получивший поручика на русско-японской войне,
ровно в час прибудет со штабом
к вершине горы,
ему разбивают палатку на теневой стороне,
из двойного белого шелка,
непроницаемого для жары.
Господин поручик, тот самый, который отныне
новобранцу заменяет мать и отца,
опершись на меч,
стоит у палатки,
смотрит вдаль на пустыню
и отстраняет солнце веером от лица.
На белом рисовом веере
нарисован багровый круг,
написаны тушью солдатские изречения.
Когда ротный флажок падает из ослабевших рук,
веер
приобретает особенное значение.
В журнале, который читает поручик,
нарисован храбрый отряд:
солдаты идут в атаку,
обгоняя друг друга,
поручик с рукой на перевязи
бежит впереди солдат,
как флаг,
поднимая веер,
белый,
с багровым кругом.
Это было под Порт-Артуром, еще на прошлой войне,
отец господина поручика
получил за подвиг награду.
И поручик мечтает,
как сам он
в красном, закатном огне
пойдет в атаку
с веером
впереди отряда.
Но новобранец, который лежит в цепи,
у него нет сорока поколений предков
с гербом
и двумя мечами...
Он не учился в кадетской школе,
ни в книгах,
ни здесь, в степи,
слава военной истории
не касалась его лучами.
Он слышит,
всем телом своим припав к земле,
как они идут!
Он слышит
всем страхом своим,
что они близко,
что они тут!
А там,
сзади,
еще не верят.
Там знают старый устав:
танки идут с пехотой, а у русских пехоты нет,
она еле бредет, устав,
она еще в ста верстах,
она еще в ста верстах,
ей еще два перехода...

_______________________________________________________________

Тaм, где им прикaзaли комaндиры,
С пустыми кaрaбинaми в рукaх
Они лежaли мертвые, в мундирaх,
В зaморских неуклюжих бaшмaкaх.
Еще отбой прикaзом отдaн не был,
Земля с устaлым грохотом тряслaсь,
Ждя похорон, они смотрели в небо;
Им птицы не выклевывaли глaз.
Тень от крылa орлиного ни рaзу
Еще по лицaм мертвых не прошлa.
Нaд всею степью, сколько видно глaзу,
Я не встречaл ни одного орлa.
Еще вчерa в бaтaльные кaртины
Художники по пaмяти отцов
Вписaли полунощные рaвнины
И стaи птиц нaд грудой мертвецов.
Но этот день я не срaвню с вчерaшним,
Мы, люди, привыкaем ко всему,
Но поле боя было слишком стрaшным:
Орлы боялись подлетaть к нему.
У пыльных юрт второго эшелонa,
Легко привыкнув к тыловым огням,
Нa вешкaх полевого телефонa
Они теперь сидят по целым дням.
Восточный ветер, вешкaми колышa,
У них ерошит перья нa спине,
И кaжется: орлы дрожaт, зaслышaв
Одно нaпоминанье о войне.


Симонов К.М.
 
Константин Симонов

Если дорог тебе твой дом... (1942)



Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
 
"Дымный след"


Ночь тяжела и жестока, рассвет тяжел и багров,
- Смотри, восходит с востока множество алых кругов.
Пилоты в священном трансе, их крылья острей ножа,
И с ними Аматерасу, Небесная Госпожа.
Но против Царицы небесной, против её полков,
Те, кто не побоится даже Ветра Богов:
Всадники на турбинах, с пушками на крыле,
Новые паладины в стали и оргстекле.
Это не полубоги, не ангелы даже на треть,
Всё, что они умеют - летать, стрелять и гореть.
Последнее, впрочем, реже: Подписью их побед
Враг оставляет в небе извилистый дымный след.
Воют винты и турбины над мутной рекой Меконг,
Бьют снаряды и пули в синий небесный гонг,
Сплелись в ритуальном танце грохота и огней
Аматерасу-солнце с Властительницей Морей.
Но для Востока отныне лишен успеха поход,
Время настало богине скрыться в Небесный Грот,
Локаторы шарят в небе сотней невидимых рук,
К закату, на запад, прорвался единственный алый круг.
И это работа смертных, тех, кто горел на лету,
В вихре огненных клочьев рушился в пустоту,
Из тех, кто горел и падал, был сбит и врага сбивал,
Можно курган насыпать, чтоб выше Тибета встал.
Но если восстанут боги с громами наперевес,
Как пепел от сигареты, богов отряхнут с небес,
Пушки забьются в злобе, залают громам в ответ,
И в небе оставят и боги, извилистый дымный след!





"На площади в Кришнангаре..."


На площади в Кришнангаре, где душит жара патрули,
Как камень в пустынном загаре, в бурой дорожной пыли,
В выгоревшем мундире, дважды пробитом свинцом,
Забыв навсегда о мире, сидит Потерявший Лицо.
Проходят мимо солдаты, пытаясь, в который раз,
Понять, что за пламя мерцает в узких прорезях глаз,
Одна у них пыль на лицах и солнце над головой,
Но ниже смерти унижен, тем, что еще живой,
Японец не шелохнется, не бросит взгляда в ответ:
Солдат старше солдата на целую тысячу лет...
Что ему пыль и солнце, что ему смерть и жизнь,
Что ему новомодный западный гуманизм!
Стершийся, как монета, патиной пыли зарос,
Он не служит ответом ни на один вопрос,
Застыл, как бронзовый Будда, горящий больным огнём,
Но для него нет чуда, и нет смирения в нём.
 
Ну и еще в тему Японии и местами же Эрец Исраэля -_- . Шуточное.

Самурайские страдания (избранные хокку и танки)


Три самурая на зимнем ветру
Саке распивают холодным
Лучше б мы взяли портвейна...

Подобен лучу самурайский клинок-
И тот затупился
Проклятая килька в томате!!

Безжалостна глубь океана
Но твари, скользящие в ней
Хороши к жигулевскому пиву

Что это там за потеха?
Опять эти пьяные гейши
Насилуют бедного рикшу...

В роще бамбука
Вспомню родной Мухосранск
Горько заплачу...

Тигра свирепого когти
Смелым друзьям не страшны-
Двум Розенблюмам и Кацу...

Часто в весеннем лесу
Пил Рихард Зорге бамбуковый сок
И матом по-русски ругался...

Птичьими трелями утром разбужен
Не нашел самурай ни меча, ни доспеха
Ладно хоть яйца на месте...

У статуи Будды Амиды
Валяется пьяная гейша
Монах проходил - и тот не сдержался...

Меньше и меньше кругом самураев
Вот и соседи недавно
Тоже свалили в Израиль...

Умру за великий Ниппон -
Оставлю жене лишь долги
Да трех тамагочи, мал-мала меньше...

Что ж ты, сосед Исудзима
Хватаешься сразу за меч?
Сразимся-ка лучше в "нинтэндо"...

Что же ты, гейша, лежишь нагишом?
Знаю, что жарко, но я же терплю
Видишь, тулуп не снимаю!

Редки сугробы в предместьях Киото
Но всё же не так, как саке из картошки
Мордой в сугробе лежу...

Нынче опять у крыльца
Сидят старички-камикадзе
Вспоминают минувшие дни...
 
прощай,
позабудь
и не обессудь.
а письма сожги,
как мост.
да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
да будет во мгле
для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рёв огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.

я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

Иосиф Бродский
 
  • Like
Реакции: Mike
Импортзамещению посвящается. 1915 год.
0_8f7aa_f2cfb466_XXL.jpg

0_8f7ab_3ed97ce0_XXL.jpg
 
Мы дети, мой милый, до самых седин,
пока позволяется это возможно,
но вот открывается дверь осторожно
и ты с мирозданьем один на один.

Прожектор в тебя, авансцена чиста,
партнеры застенчиво ждут у порога,
из зала пугливо глядит пустота,
на ручке стоп-крана ремарка "не трогать".

В такие минуты и наш Господин
Уходит из зала. Суфлера не будет.
Тогда-то, мой друг, начинаются люди,
Вот так, с мирозданьем один на один.


Тео Ливингстон
 
Решающее путешествие

…И я уйду. А птица будет петь,
Как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я, тех уже не станет,
И в сад мой за белёною стеной,
Тоскуя, только тень моя заглянет.
И я уйду; один - без никого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего…
А птицы будут петь и петь, как пели.


Хуан Рамон Хименес
 
Подборка хокку для просветлённых:

Ночью тишину
Прервал истошный крик гейши.
Танто не в те ножны.

Перебрав саке,
Танто вынул ты поздно.
Жди наследника.

Наследник пусть ждет.
Доспехи надел сразу.
Нет алиментам!

Печаль на лице.
Неопытная гейша была.
Прикусила.

Куны не нужны
Кричит юная гейша
В обнимку с котом.

Юная гейша
Первой сама не пишет
Сорок кошек.

В печали сегун.
Саке в десять ночи
Не продается.

Мечтает гейша
О прекрасном ниндзя
Но кость широка

Грустит самурай
Тест показал два стебля
Подвел его меч.

Гейша под саке
Сакуре своей не сёгун
Помни самурай.

Грустен самурай
Проблемы мироздания
Словил Макконахи

Ронины зовут
Пить сакэ под сакурой.
Закодирован.

Людей как дрова
Маршрутчик-гайдзин везёт.
Вот ведь пидорас.

Лето проходит
Сакура уж отцвела
Погода говно

Нет покоя мне
Утащили ёкаи
Второй носок

В великой битве
Победил самурай зло.
Посуда чиста.

Мацуо Басё
Лишь на словах ты
Хокку не вышло...

Напившись саке
Только слабый самурай
Бывшей тян звонит.

Гэта и носки
Шагает по улицам
Стильный самурай.

Падает плавно
В сезон сливовых дождей
Курс йены

Ленив самурай —
Неделю танто пинал;
Упущен дедлайн.

Солнца еще нет
Но сосед Дрель-сан не спит
Вот чёртов гайдзин
 
Продали страну евреи
И скупили всю жиды.
На подхвате были геи,
Взяв натурой за труды.
А у Ленина, у Бланка,
Бабка Сара лесбиянка.

На чернобыльский реактор
Повлиял еврейский фактор,
Бомбу подложил в подкоп,
Злой и страшный Изя Топ.
Продал Изе гексоген
Миля Срулевич Рентген.

Ватман, Кульман и Рейсфедер,
Нефть сосут из русских недр,
Гадят в лифте, кнопки жгут
Так велит у них Талмуд.
Имя всем им - Легион.
Исключение - Кобзон.

Словно Айсберг Титаник,
Топит нас народ избранник,
Ротшильд - это царь Кащей,
Повелитель злых чертей.
Обложили сионисты,
Геи и филателисты.

Алексей С. Железнов©
 
Двенадцать назад столетий,
Быть может - тринадцать даже,
Совсем на другой планете,
На фоне багровых пляжей,

На фоне песков янтарных,
В краю, где царила осень,
Сошлись семь могучих армий --
Быть может, не семь, а восемь.

Прекрасны весьма собою,
Известны хорошим вкусом,
Их в битву вели герои -
В рядах не держали трусов.

Один, полководец смелый -
Легенда о нем трезвонит,
Сидел на животном белом,
Слоне или, может, пони.

В сраженьях отнюдь не первый -
Четвертый, от силы третий,
Богам обещавший жертвы,
Царившим на той планете --

"Стать первым бойцом вселенной,
Во всех уголках известным --
Хочу! Назначайте цену --
Сполна заплачу, и честно".

"Ступай, неразумно чадо,
Как только наказ получишь.
Что станет ценой награды?
Врагов истребленных тучи!"

"Когда завершится битва,
И мы подведем итоги --
Быть может, получишь титул", -
Ему отвечали боги.

Сражался герой на сече,
Как будто небес каратель,
В легенды вошел навечно,
И в сотни людских проклятий.

Богов одарил не скупо,
И вот -- на вершине славы!
На куче из тысяч трупов,
Щитов и доспехов ржавых.

"Сто тысяч, сраженных мною!
И двести, и триста даже!.."
Приводят к нему героев,
Что бились за войско вражье --

В цепях, и разбиты морды -
Как будто в кровавом гриме,
Но все же смотрели гордо,
Как будто триумф за ними.

Как будто цари вселенной --
Не трупы почти в исподнем.
И вот вопрошает пленный:
- За что мы дрались сегодня?

- Зачем отнимали жизни
В грязи и болотной жиже?
Отныне, вовек и присно
Мы пасть не сумеем ниже.

- Ведь жить мы могли - как братья,
Как жаль, что не так все было...
Что скажет Планета-матерь,
Когда мы сойдем в могилу?

- Ведь спросит - "Зачем вы столько
Сражались и умирали?
Кто умер на этом поле -
Тому не бывать в Вальгалле!

В чертог не ступать ногою,
Где боги слагают тосты --
Восходят туда герои,
А вы же - убийцы просто..."

...Усмешка была ответом,
И в небе мелькнули тени,
Когда властелин планеты
На них посмотрел с презреньем:

- Готовьтесь к моей секире,
Я слов не потрачу много,
Все будем в загробном мире,
Но каждый - своей дорогой.

- И все же, я твердо знаю,
(Не спорьте, ступайте к черту!)
Герои не умирают --
Они восстают из мертвых!

- И сколько бы не старалась
Злодейка - Людская Память,
Герои - пусть даже малость -
Всегда остаются с нами.

- Я разных знавал героев,
Что чтили обычай древний --
Дома и дороги строить,
Растить сыновей, деревья.

- Но мы рождены в эпоху,
Когда на костях гигантов,
Средь крови, смертей и вздохов
Другие нужны таланты.

- Со смертью плясать -- не танго,
Дышать огнеметным газом,
В атаку ходить фалангой,
Мечи услаждая мясом!

- Был брошен кровавый жребий --
И встали в железной буре
Уроды, скоты, отребье,
Зверье в человечьей шкуре.

- Щиты прижимайте крепче,
Завидев их волчьи стаи!
Пусть бледные губы шепчут:
"Герои не умирают..."

...Их спор был не ради спорта --
И тот, и другой, и третий
Остались на поле мертвых,
На том, а не этом свете.

Тела не сложили в склепе,
И вскоре, пускай не сразу,
Тела превратились в пепел,
А кровь - испарилась газом.

Совсем на другой планете,
В другой кайнозойской эре,
Их кости рассеял ветер
В отравленной атмосфере.

Пески превратились в камень,
Моря превратились в камень,
И даже Злодейка-Память
Не вспомнит имен и званий...
 
На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит.
 
Старик Магах

Мне было девятнадцать лет,
Когда надел мундир.
И выдал черный мне берет
Мой первый командир.

Тогда мне встретился впервой,
В пыли, в грязи, в песках,
Еще могучий, но седой
Уже старик Магах.

Семьсот пятьдсят кобыльих сил,
Полсотни добрых тонн.
Шутя, преграды он сносил,
В труху кроша бетон.

Немало пота проливал
Я, мать его браня.
Но не краснела, как ни клял,
Зеленая броня.

Там я нашел себе друзей,
Узнал, что, на ходу,
С трех тысяч метров прямо в цель
Снарядом попаду.

***

Минул лишь год от поры той.
И вот, уже в горах
За фиолетовой чертой
Пополз старик Магах.

Там за два месяца друзья
На пять взрослели лет.
Взведя затвор, привык там я
Встречать любой рассвет,

В грозу и в зной на форпосту
Тревогу поднимать,
И научился за версту
Фугас определять.

А ночью, близ Рувайсат-эль-
Джамус (пока тот спал),
С трех тысяч метров точно в цель
Снарядом я попал.

***

Прошли года, но надевал
Я "хаки" и не раз,
Когда с "гражданки" вызывал
Очередной приказ.

Экзамены? Какое там!
Махал на них рукой,
Надеясь на повтор программ,
Когда вернусь домой.

Семья? Работа? Подождут!
В лихие времена
Без громких слов служить идут
Те, чья всегда страна.

"Стеной щитов", "Литым свинцом",
На "Облачных столпах"
Встречал меня с стальным лицом
Седой старик Магах.

И старых я встречал друзей
(Но каждый сам решал).
И часто за три тыщи метров
Цели поражал.

***

Всяк сущий свой имеет век
И обратится в прах.
И вот, прервав свой тяжкий бег,
На слом пошел Магах.

Сколь долог путь наш, сколь далек,
Предвидеть не дано.
Но, что бы ни сулил мне Рок,
Я знаю лишь одно.

В какой бы час, и чем дыша,
Я б не закончил тут,
Я знаю, как моя душа
Предстанет в Высший Суд.

Семьсот пятьдсят кобыльих сил,
Полсотни тонн придут.
Врата в Честилище они
Ко всем чертям снесут.

Там я найду своих друзей
(Или меня друзья),
И заскрежещет сутью всей
Зеленая броня.

И, как среди иных земель,
В Раю или в Аду
Я за три тыщи метров в цель
Снарядом попаду.
 
Назад
Сверху Снизу